Билли говорит, что он должен себя контролировать. Обычно, Билли не говорит, что Кайл должен себя контролировать, но теперь, видимо, что-то изменилось. Похоже, Кайл теперь не может доверять Билли?! Абсурд, абсурд! Если бы он мог, он бы прижался к незримому голосу, мягко шепчущему одно единственное слово, и слово это было слушай.
Зачем-то Кайл согласно, покорно кивает, и оказывается, что старушка того и ждала — вот почему она продолжает свой сбивчивый рассказ, больше половины которого моментально растворялось в памяти и уплывало далеко-далеко. Странно, но Билли не показывает океан, искрящийся солнечным лучами подобно рассыпанным на чёрной ткани самоцветам. Это на него не похоже, и вампир судорожно силится до него достучаться, но наталкивается только лишь на грубое отторжение. Ему совершенно не интересно, зачем пришлось следовать за ней, зачем пришлось вталкивать в себя нечто мокрое и жидкое из чашки, так и норовившей улететь в стену или хотя бы звонко треснуть в трясущихся руках; ему совершенно неинтересны мотивы Билли, но приходится безвольно подчиняться.
«Только я могу тебя контролировать», — это аксиома в их отношениях, и Кайл спорить до пены у рта не решается, пускай и оба они знают, что надолго его не хватит. Запахи кружат голову, он видит слабо бьющуюся вену на шее человеческой женщины, и он голоден. Точнее, он голоден только потому, что ему так кажется: разум всегда его обманывал, а Кайл того не понимал, а Билли не объяснял, из чего следует просто вывод — всё правильно, так и должно быть. Вечный голод как наказание за вечную жизнь, в которую ещё мальчишку бросили без всяких объяснений из-за того, что…

— Одарённый ты мой, — шептал тогда тот, кого называть приходилось не иначе как Богом, Творцом, Создателем, и гладил новорождённого вампира по непривычно чистым волосам. Знай об отношениях между людьми Кайл больше, он бы осознал, что нужен просто поэтому, а боле никакой особой ценности из себя не представлял.

Кайл облизывает губы и затуманенным разумом понимает, что тело больше не подчиняется ему. Хотя, если бы он изначально знал, что Голос по имени Билли на самом деле просто им придуман, он бы понял, что каждое движение, каждая мысль, каждое яркое ощущение, не способное впечататься прочно в хаотичный поток сознания, принадлежат ему и контролируются им. Впрочем, у новорождённого вампира достаточно доверия.
— Молодой человек, как же Вы всё-таки похожи на сына моего, Сэмми, — со вздохом бормочет она, постукивая костяшками скрюченных, сморщенных пальцев по столешнице, — до сих пор в кошмарах мне снятся его крики. Мама, матушка, не отдавай им меня: я нормальный! — мигом побледневшая и точно иссохшая женщина вновь шумно выдыхает, а вконец озверевший Кайл думает лишь о том, чтобы вгрызться намертво в её шею и замараться от головы до пят неаккуратно в крови.
«Мы голодны. Мы хотим пожирать. Мы не хотим слушать».
«Держи себя в руках!» — стоило только Билли едва повысить голос, как вампир опустил взгляд в пол и наперекор воле таки сделал ещё глоток, борясь с омерзением.
— …я действительно отдала его в психиатрическую лечебницу, когда он начал говорить с кем-то и называть его Билли, своим другом…
Теперь-то он всё понял: понял, почему должен держать себя в руках, контролировать себя и ждать. Кайл поднимает сверкающий взгляд. Ему повезло, что сейчас ходить с красными глазами человеческим кускам мясо вполне нормально и «модно», ведь, происходи действо на несколько веков раньше, кое-кого ожидала бы весьма незавидная участь полыхать ясными пламенем на костре. Когда его, если так можно вообще выразиться с точки зрения разумного, дом горел, он понял одну главную вещь — огонь плохой и причиняет боль большую, чем всё остальное.
С течением лет Кайл забывал всю «прежнюю жизнь», к которой свойственно относить пресловутые семью и жизнь в родительском доме, но никогда не поблекнут воспоминания о том, что пережил, как ежедневно его мозг пронзали током и как он истошно дёргался и срывал голос в криках, как вкалывали холодными толстыми иглами шприцев гадость, от которой он становился похожим на способный только пускать слюни овощ, как его тело насиловали, когда психов отпускали во внутренний дворик и когда он снова оставался, семнадцатилетний юнец, по ночам один на один с бледным психиатром. Билли тогда оставался единственным, кто действительно любил Кайла и заботился о нём, единственным, кто никогда не оставлял в одиночестве, никогда не покидал. Единственным, кто относился к юнцу тепло, был он сам, но не был в силах того осознать и понять, что Билли вне существовал никогда.
…прошло шестьдесят лет. Кажется, шестьдесят, с того самого момента, когда лечебница, якобы приют для душевнобольных, полыхала, а за пять дней до того Кайл корчился от боли и впал в коматозное состояние, потому что его психиатр кусался больно и ядовито, как змея; с единственным отличием — змеи не пускают в кровь человека яд в принципе, а даже если бы пускали, то этого человек не становился…

— Ты не ослышался. Я сотворил великое чудо, наделив тебя бессмертием, и отныне мы связаны с тобою кровью. Ты станешь моим сыном, ты будешь моим хорошим и послушным сыном. Ты вампир, Кайли.
Он ненавидел его голос. Невозмутимо, без признаков насмешки или неприязни он сообщил, что Кайл может называть себя вампиром, потому что он сделал его таким, потому что он Божество, которому надо поклоняться всем без исключения. Тогда ему казалось, что он лжёт. Если бы Кайл только мог, он бы понимал, почему вампир поселился в месте, где всегда было мрачно и пасмурно, почему избрал работать с сумасшедшими. Как просто и как мерзко.
Он ненавидел его прикосновения. Монстр подошёл к связанному смирительной рубашкой новорождённому и остановился у изголовья, глядя с извращённой любовью на творение рук своих, провёл пальцами по волосам, что должно было выражать дружелюбие. Кайл догадывался, что никто не станет искать его бренное тело, ведь он знал, что местные психиатры, чьё главное отличие от нумерованных пациентов — белый халат как символ всевластья-вседозволенности, часто выбирали себе «идеальных жертв», которых больше никто никогда не видел.
Он ненавидел его, а потому, когда сумасшедшие подняли восстание, сбежал. Теперь ему всегда будет холодно.

Откровенно говоря, в будущем из Кайла получился хреновый вампир. Взять хотя бы тот факт, что сейчас он невозмутимо прохладным по людским меркам вечером, почти перешедшим в ночь, сидит в квартире у старушки, которую почти понял своею матерью, что признаётся ему, как отправила в ад на земле, и пьёт то, что та назвала чаем.
«Нас предали, Билли», — почти слышны в мысленном пустом голосе слёзы. О матушке родной Кайл никогда не вспоминал и вспоминать в принципе не мог, хоть и детская память по всем законам обязана была сохранить, оставить хоть какие-то воспоминания, чтобы он мог ещё цепляться за действительность. Странно, что всемогущие Вольтури, о существовании которых вампир не знал, его не уничтожили как субъект, представляющий огромнейшую опасность для вампирского мира.
Реальность как всегда распадалась по кусочкам; но ничего, он привык, он не среагирует никак и отказался думать уже давным-давно. Никогда раньше Кайл не задумывался о том, почему стал таким, какой есть, и его это не интересовало, ведь жил он только неуёмной жаждой насилия, крови, еды. Сейчас почему-то он злится, но Билли не одобряет.
Билли, ты когда-нибудь вообще что-нибудь одобряешь?!
Гнев закипал моментально, но на губах играла сочувственная улыбка. По крайней мере, так сказал подлый Билли.
Подлый, подлый Билли, обманщик-Билли, лжец-Билли, как он только мог так поступить, как он посмел…
К сожалению или к счастью, но реальность не требовала после внушённой откуда-то извне догадки тщательного сбора по кускам. Реальностей много, так зачем собирать одну, когда можно создать другую или перейти в иную?..
Кайл молчит. Чашка лопается в руках, но фарфоровые осколки не вцепляются в ладони, не причиняют боли; любимой боли вампир не ощущал уже шестьдесят лет. Нет, больше. Когда-то случилось так, что к этому он просто-напросто привык, привык намертво и с непозволительно долгой прелюдией. Старая женщина вздрагивает от хруста, отрываясь от рассказа. Кажется, теперь красные глаза её напрягают? Теперь красные глаза больше для неё не часть новомодной молодёжной субкультуры?
В природе яркая расцветка всегда кричит об опасности.

…Кайл никогда не отличался особой аккуратностью. Он никогда не любил прибираться за собой, он никогда не мог аккуратно поесть, за что получал шутливый нагоняй от «отца». Постоянно, каждую минуту, когда «сын» кого-то раздирал живьём, отрывая куски мяса зубами и руками, «отец» злился, но злился только шутя, ведь как можно злиться на кровь крови своей, на сына своего?...
Глупо вытирать руки об одежду, а потому вампир жадно облизал их, а истерзанное тело, где боле не осталось ни единой капли крови, небрежно пнул в сторону. Прислушался: сердце не билось, кровь не пульсировала, она текла по горлу, обжигая его и голодное сознание, требовавшее ещё и ещё. Ещё кровь припеклась к стенам, оставив на них безобразные ручьи, достойные современного музея искусств, — Кайл уже готов слизывать её со стен, но обои слишком неровные, и ему неприятно.
Билли шепчет о том, что Кайл поступил правильно, что они могут развлечься, что этот город чрезмерно огромен, что им здесь хватит места надолго. Ещё он говорит, что надо быть тише, что здесь так омерзительно шумно: они слышат, как мчатся за окном машины, что надо это исправить, ведь в их камере всегда было тихо: место только для двоих. И тепла-холода, даруемого щедро жёсткой смирительной рубашкой.
Что-то мурлыкая себе под нос, вампир бредёт вниз по лестнице, ведомый их общим инстинктом.